Тетермазова Залина Валерьевна
МГУ имени М. В. Ломоносова
Научный руководитель: д-р иск., профессор А. А. Карев

Живописный и гравированный портрет в России второй половины XVIII века. Проблема соотношения изображения и слова

Проблема взаимодействия изображения и слова, актуальная применительно ко всей истории искусства, неизменно составляет предмет пристального внимания исследователей. Учитывая особенность постановки вопроса, сочетающего анализ визуального и вербального, вполне закономерно, что интерес к проблеме проявляли не только искусствоведы (М. М. Алленов, С. М. Даниэль, Н. А. Дмитриева, О. С. Евангулова, Н. В. Злыднева, А. А. Карев), но и филологи, литературоведы (Н. Д. Кочеткова, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, К. В. Пигарев, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский), философы (М. Н. Афасижев).
Пограничную ситуацию, когда слово напрямую соприкасается с художественным изображением, представлял собой процесс интерпретации живописного образа в русской портретной гравюре вт. пол. XVIII в. Доклад посвящен роли слова в контексте такого «перевоплощения» — проблеме, еще не составлявшей предмет специального исследования. Рассмотрены портретные эстампы работы Е. П. Чемесова, Д. Г. Герасимова, И. А. Берсенева, Н. И. Соколова, а также живописные портреты кисти Д. Г. Левицкого, Ж.-Л. Вуаля, Ф. С. Рокотова и др.
В процессе воспроизведения живописного образа в технике гравюры слово играло особенную роль. Живописец XVIII в., как известно, воспринимал модель сквозь призму программы, которая предшествовала созданию живописного полотна. Отголоски этого текста, порой попадавшие на оборотную сторону холста, зачастую становились надписями в гравюре. Краткая или пространная, выраженная в прозе или стихах, надпись дополняла образ, позволяя идентифицировать его с конкретной персоной, а порой актуализировать и тот смысловой контекст, в котором портрет воспринимался современниками.
Однажды «сформулированный» живописцем, зрительный образ в пространстве гравюры оказывался в непосредственном соседстве с образом словесным, создавая целостное словесно-зрительное представление. Последнее выстраивалось в соответствии с законами эмблемы. В некоторых случаях слово способно было восполнить недостаток средств гравюры в плане передачи иллюзии реальности, «оживляя» застывшее изображение. Наконец, здесь же обретает актуальность проблема памяти и памятника, что соответствовало в то время представлениям поэтов о слове как единственно вечном материале памяти. Содружество слова и изображения в гравюре не исчерпывается Веком Просвещения, хотя его характер меняется в соответствии с новым идейным контекстом.

Стихина Мария Игоревна
Уральский федеральный университет

Николай Врангель — исследователь творчества Ф.С. Рокотова

Важную роль в изучении живописи XVIII в. сыграл Николай Николаевич Врангель — талантливый художественный критик Серебряного века, историк искусства, экспозиционер, сотрудник журналов «Старые годы» и «Аполлон». Именно ему во многом принадлежит «открытие» портретиста екатерининского времени ‒ Ф. С. Рокотова. Наша цель — определить значение Н. Н. Врангеля в изучении творчества Рокотова, рассмотреть подход ученого к исследуемому материалу, выявить его критерии оценок.
В трудах, посвященных русскому искусству XVIII в, давались различные оценки трудам Врангеля: от акцентирования внимания на неточностях и ошибках, что было характерно для отечественного искусствознания 1930–1950-х гг. с его предвзятым отношением к художественной культуре рубежа XIX–XX вв. (А. В. Лебедев, Н. П. Лапшина) до признания вклада ученого и актуализации его идей в 1960-е гг. и последующие десятилетия (Д. В. Сарабьянов, Т В. Ильина, О. С. Евангулова, А. А. Карев). Сравнительно недавно личность Н. Н. Врангеля, его просветительская деятельность и вклад в изучение русского XVIII в. стала предметом серьезного изучения (А. П. Банников, И. А. Лаврухина, И. А. Золотинкина).
Обращению Врангеля к творчеству Рокотова предшествовала организация выставок русского портрета, публикация статей посвященных искусству XVIII века, работа над Юбилейным изданием истории Академии художеств. В своей статье («Старые годы» 1910 г.) он характеризует Рокотова, как «интересного, подлинного художника», окруженного притягательным ореолом тайны, влекущей к себе зрителя и исследователя. Среди причин недостаточной изученности портретиста критик называет отсутствие потомков, которые могли бы сообщить сведения о его жизни, отсутствие авторских подписей на полотнах, редкое упоминание имени Рокотова в архивных документах.
Круг проблем, поставленных Врангелем довольно широк: об учителях Рокотова, о его положении в Академии художеств, о роли традиций и влиянии западноевропейского искусства на русское, о личности портретируемых – современников художника. Врангель выделяет «петербургский» и «московский» периоды творчества, прослеживает эволюцию живописного стиля мастера, отмечает характерные изменения живописной палитры Рокотова: от «варварской» симфонии красок к гармоничным взаимно-вибрирующим тонам.
Свои рассуждения Врангель основывал на сведениях, обнаруженных им в архиве Академии художеств, в бумагах Я. Штелина и др. Однако подход Врангеля отличается от предшественников в утверждении эстетической ценности русского портрета XVIII в., его самобытности.
Публикации в «Старых годах», по замыслу автора, предстояло стать одной из глав, готовящейся к печати, но так и неизданной монографии. Ввести Рокотова в контекст истории отечественного искусства предстояло будущим исследователям. Однако на всём, что будет сказано о Рокотове, ляжет отпечаток восприятия художника Серебряным веком, проявившим романтические начала его творчества.

Наумова Вера Сергеевна
МГУ имени М. В. Ломоносова
Научный руководитель: д-р иск., профессор А. А. Карев

Усадебное строительство К. Г. Разумовского в Малороссии. Особенности архитектурного заказа

Объем и размах строительных проектов президента Академии наук и гетмана Малороссии Кирилла Григорьевича Разумовского (1728–1803), стремившегося согласно девизу своего герба «Славу увеличивать делами», свидетельствуют о том, что именно этот вид художественной деятельности был наиболее близок заказчику. Помимо дворцов в Петербурге и Москве, по его инициативе было построено множество загородных усадеб, существенная часть которых находилась в Малороссии.
Эта деятельность имеет свою периодизацию. С 1746 по 1764 год (когда было упразднено гетманство), превалировал «государственный» заказ (градостроительные работы в Батурине и Глухове). В 1750-е гг. он начал строить частные дворцы в своих южных землях (Красный рог). Подлинный размах частное усадебное строительство К. Г. Разумовского получит уже после упразднения гетманства (Почеп, Баклань, Блистово, Яготин, новый дворец в Батурине).
История возведения этих усадеб позволяет определить как типичный механизм заказа (например, в выборе архитектора по рекомендации или заключении стандартного контракта), так и особенности строительства в отдаленной от столицы местности (в частности, в приглашении местного мастера для непосредственного надзора над строительством). Найденные архивные материалы позволяют сделать вывод о непосредственном участии гетмана в принятии решений на каждом из этапов строительного процесса.
Комплексы после 1764 г., хотя и были более камерными по сравнению с первым дворцом в Батурине, тем не менее, относились к типу парадных резиденций, демонстрирующих высокий статус владельца. При всем разнообразии планировок они в целом имели общие черты, отличаясь от усадеб других помещиков, строивших в этом регионе в последней четверти XVIII в. (в частности, К. Г. Разумовский предпочитал традиции палладианской архитектуры модному тогда «готическому» вкусу). Именно строения в вотчинах бывшего гетмана, возведенные по проектам лучших столичных (в основном, иностранных) архитекторов (А. Ринальди, Ж. Б. Валлен-Деламота, А. Менеласа, Ч. Камерона), способствовали широкому распространению в Малороссии стиля классицизм. Это оказало существенное влияние на вхождение этой местности в общероссийский контекст дворянской культуры, ставшей на долгое время доминирующей в малороссийских землях.

Баранов Петр Леонидович
МГУ имени М. В. Ломоносова
Научный руководитель: д-р. иск., профессор О. С. Евангулова

Синтез традиционного московского зодчества с западноевропейской архитектурой эпохи барокко и классицизма (на примере построек К. И. Бланка)

Карл Иванович Бланк (1728‒1793) один из успешных архитекторов второй половины XVIII в., одаренный инженерными способностями, известный своим знанием европейских проектов, а также пристрастьем к использованию пышного декоративного убранства, что в дальнейшем стало его «визитной карточкой».
В 1760-е гг. Екатерина II самолично заказала ему строительство двух церквей: Кира и Иоанна на Солянке и Великомученицы Екатерины на Всполье, и самое большое здание того времени в Москве — Воспитательный дом. Впоследствии он стал не только главным архитектором гоф-интендантской конторы Москвы, но и выступал консультантом при строительстве усадьбы Шереметьева в Кусково. Возглавив в 1770-е гг. Экспедицию Кремлевского  строения, он был назначен следить за восстановлением Кремля после «нашествия Баженова», инженером купола Сената. Бланк также занимался строительством многочисленных дворцов в Москве, таких как: Екатерининский («Екатерининские казармы»), Головинский, Пречистенский и многие другие. Зодчий выстроил множество частных усадеб и усадебных церквей для знати: усадьба Вороново для Воронцовых, церковь в Киово-Спасском для Воронцовой, церковь в с. Дмитровское, церковь в с. Омофорово для помещика Дубровского и др. Его заказчиками на протяжении всей жизни были представители высшей аристократии: Воронцовы, Шереметьев, Румянцев, Апраксины, Бестужев-Рюмин, а также помещики и купцы.
Занимаясь различным строительством, как дворцов, усадеб, так и церковных построек архитектор не только приобрел свою собственную манеру, но и сильно эволюционировал. В постройках Карла Бланка нами прослеживается синтез приемов московского строительства XVII в. и европейского барокко, четче выявляется роль архитектора и его вклад в изменение Москвы во второй половине XVIII века.

Крайний Алексей Владимирович
СПбГУ
Научный руководитель: д-р иск., доцент В. Г. Власов

К проблеме московских влияний в храмовой архитектуре Санкт-Петербурга XVIII века

Проблема взаимоотношений петербургской и московской архитектурных школ в XVIII в. является одной из важнейших в изучении зодчества данного периода. О влиянии московских традиций на облик петербургских построек упоминают в своих работах Б. Р. Виппер, Н. Н. Коваленская, Т. В. Ильина. Они, обращаясь в том числе и к церковным постройкам, рассматривают этот вопрос в общем контексте развития русской архитектуры XVIII в. Специализированные работы, целиком посвящённые изучению влияния московской школы на петербургскую в XVIII столетии, нам не известны, отчего частные аспекты проблемы остаются всё ещё мало освещёнными в литературе. Наш доклад ставит своей целью рассмотрение вопроса московских влияний на материале церковного строительства в Санкт-Петербурге XVIII века.
Уже на раннем этапе появление некоторых характерных черт петровского барокко в церковной архитектуре можно связать с Москвой. Одной из них является шпиль. Им была увенчана московская церковь Архангела Гавриила («Меншикова башня», 1704–1707 гг.), а тенденция к созданию шпилевидных завершений просматривается и в более ранних постройках московского барокко. Тем не менее, в целом петербургская архитектура петровского времени отдаляется от московской, что связано с работой иностранных зодчих, мало знакомых со старыми русскими архитектурными традициями.
Ситуация меняется к середине века с появлением крупных архитекторов московского происхождения, среди которых выделяется М. Г. Земцов. С его творчеством в Петербурге связано появление церквей, сочетающих петровские и «старомосковские» композиционные приёмы.
Обращение к пятиглавию и крестово-купольным планам в петербургской церковной архитектуре в елизаветинское время также будет рассмотрено в контексте московских влияний, так как официальные рекомендации для архитекторов были составлены на основании обмеров кремлёвских соборов, выполненных А. П. Евлашевым в 1747 г. Помимо композиционных влияний будет упомянут стилистический аспект, наиболее явно проявившийся в творчестве Б. Ф. Растрелли.

Северцева Инга Валерьевна
МГУ имени М. В. Ломоносова
Научный руководитель: д-р иск., профессор О. С. Евангулова

К вопросу о возникновении полуглавий в русской архитектуре начала XVIII века

Архитектурная форма, существенно обновившая облик московских церквей в начале XVIII века, — одноцентровое, дугообразное завершение внешней стены над ее серединой, получает свое не совсем корректное название «полуглавие», благодаря создателю церкви Архангела Гавриила — И. П. Зарудному. Академик И. Э. Грабарь в 1954 г., был первым из числа историков искусства, кто обратил внимание на эту особую форму венчающего карниза. В своей статье, посвященной русской архитектуре петровской поры, он приводит отрывок из переписки мастера с заказчиком, где в перечислении работ по восстановлению Меншиковой башни после пожара 1713 г., упоминается необходимость покрыть железом «шпицер и полуглавие». Таким образом термин оказался введен в научный обиход и начал использоваться в описаниях памятников начала XVIII в., а затем и более поздней барочной эпохи. Несмотря на то, что криволинейное повышение венчающего карниза в церковных зданиях получает в России широкое распространение, до сих пор версии о его возникновении  нет. Вл. В. Седов, в статье «Стиль Великого посольства», перечисляет полукруглый тимпан, среди прочих элементов, принадлежащих к «декору маньеристической версии». В подобных случаях принято указывать на обширный западноевропейский графический материал, в котором непременно отыщется образец. Но среди перечислений северно-европейских, а также голландских, французских и итальянских влияний, до сих пор не находилось места для упоминания о возможном английском. «Англицизмам» в архитектуре петровского барокко посвящена статья А. Пунина, опубликованная в 1996 г. в сборнике докладов участников V Международной конференции по истории архитектуры – «Архитектура мира». Однако, это исследование посвящено высотным композициям, так называемым «шпицерам», изменившим панораму новой столицы.
Предлагаемый доклад ставит своей задачей дополнить картину художественных связей между Англией и Россией. Пребывание Великого посольства в Лондоне зимой 1698 г. приходится на момент завершения грандиозного плана по реконструкции английской столицы и воссоздания приходских церквей, уничтоженных пожаром 1666 г. Среди более чем 50 проектов, осуществленных в течение двадцатилетия, автором доклада обнаружен вероятный образец для московской церкви Панкратия близ Сухаревской башни (1701 г.) — принято считать, что именно этот русский храм был первым среди несущих «полуглавия».